Домен arhivach.hk временно не функционирует! Используйте адрес
ARHIVACH.SITE.
24 декабря 2023 г. Архивач восстановлен после серьёзной аварии. К сожалению, значительная часть сохранённых изображений и видео была потеряна.
Подробности случившегося. Мы призываем всех неравнодушных
помочь нам с восстановлением утраченного контента!
Стоит ли брать на себя ответственность за «провалившуюся нацию»? Что может сделать обычный человек, чтобы не умножать насилие? Можно ли радоваться во время войны? Надо ли читать плохие новости? Эти и другие вопросы «Важные истории» задали соучредительницам центра психологической помощи «НеТерпи» — психотерапевткам Ксении Ивановой и Александре Малаховой.
>— Психологи говорят, что война нанесла обществу коллективную травму. Что это значит?
Александра Малахова: Война подрывает ощущение базовой безопасности в мире. Даже если я живу в Европе, даже если это не с моей стороны воюют, это подрывает привычный уклад, для большинства происходит переворот мира с ног на голову. Эта коллективная травма окажет влияние не только на нас, не только на наших детей. Это растянется на несколько поколений, как было с Германией. Я уверена, что чувство национальной вины будет преследовать не одно поколение россиян.
>— С начала войны вы оказываете кризисную помощь россиянам. С чем люди чаще всего приходят?
Ксения Иванова: Первые недели было очень много экзистенциальных запросов: как вообще жить дальше, что делать. У всех запустились механизмы «бей, замри или беги» — это три основные реакции организма на стресс. В соответствии с ними люди формировали свои запросы. Кто-то хотел бороться; кто-то не мог ни работать, ни что-то вообще делать; кто-то начал срочно собираться и уезжать. С началом войны стало поступать очень много запросов от людей, у которых есть опыт насилия; и он даже, может быть, проработан с психологом, но старые травмы актуализируются в связи с происходящим хаосом.
А. М.: В первые дни и недели войны было очень много запросов с суицидальными мыслями, в каждом втором-третьем встречались.
К. И.: Со временем их стало меньше, сейчас где-то процентов десять в заявке пишут, что думают про суицид. Сейчас люди смогли справиться с шоком — и теперь часто обращаются с необходимостью адаптироваться к отъезду. Кто-то расстается с партнерами, у кого-то просто накопилась усталость, кто-то уехал — а силы закончились, и они не знают, что там делать, в Казахстане или Узбекистане.
Можно ли жить обычной жизнью, когда идет война
>— С началом войны многим стало непонятно, как дальше жить свою обычную жизнь, когда рядом гибнут люди. Отчего появляется ощущение, что тебе нельзя радоваться, когда другой страдает? И как смириться, что кто-то спокойно продолжает жить, когда смотришь социальные сети, — люди путешествуют, веселятся?
А. М.: Есть такое понятие «вина выжившего» — кто-то страдает, а я в порядке. Это нелогично: если я здесь убьюсь, они разве перестанут страдать? Вроде мы понимаем, что нет. Но это чувство поддерживается массовыми обвинениями россиян в бездействии — что они не свергают власть…
К. И.: Понятно, я не могу свергнуть правительство, но на своем уровне что-то я могу делать — например, помогать людям. Если для того чтобы помогать, мне нужно съездить в отпуск, я не чувствую свою вину.
Мне кажется, это каждый для себя должен решить, [постить в соцсети или нет], нет какого-то универсального ответа. Но можно подумать, насколько уместно что-то выставлять, если сегодня бомбили детские сады.
Мне нравится, что в социальных сетях можно демонстрировать солидарность. Некоторые сейчас отключают свет дома в знак солидарности с украинцами — мне кажется, здорово использовать социальные сети для такой репрезентации своей позиции.
А. М.: Это правда разные вещи: какую жизнь я живу и что я в соцсетях размещаю. Мне кажется важным продолжать жить свою жизнь. Но опять: я это делаю в отрыве от всего происходящего, делаю вид, что ничего не происходит? Или я продолжаю жить свою жизнь, чтобы оставаться во вменяемом состоянии, и принимаю посильное участие в происходящем? Я отрываю себя от этого контекста и создаю мыльный пузырь или я живу жизнь и остаюсь в контакте с реальностью и что-то делаю, чтобы количество зла уменьшалось? Из таких маленьких вещей на индивидуальном уровне можно даже назвать: я слежу за своим уровнем раздраженности, чтобы не кричать на близких, не срываться на домашних животных. Мне нравится идея, что насилие должно на мне остановиться. Я не могу остановить насилие где-то там, но я точно могу его не приумножать здесь.
— Из-за чего все же возникает злость и раздражение, когда ты смотришь социальные сети тех, кто продолжает жить спокойно? Я уже поняла, что это не объективное отражение их жизни, но все же…
А. М.: Важно помнить, что это раздражение, злость, гнев часто возникают как реакция на собственное бессилие. Что мне делать со своей злостью? Признать свое бессилие, невозможность повлиять на этих людей, повлиять на то, что такие люди вообще есть. Это горько, но это честно по отношению к себе прежде всего.
К. И.: Отписываться от таких людей тоже нормально. Если что-то невыносимо смотреть в соцсетях, не смотрите.
Как теперь быть русским
>— А что можно сказать про людей, которые подстегивают чувство вины за то, что ты живешь свою жизнь и что ты русский?
К. И.: Мы недавно выпустили книгу «Как нам это пережить». Я писала там главу: «Я русский, теперь это стыдно?» Очень многие клиенты, конечно, с этим обращаются, особенно те, кто живет за границей. Они с первого дня начали говорить: «Как нам теперь быть?» Когда накрыло виной, действительно, русским на какой-то момент стало быть стыдно — в первую очередь перед собой, что мы что-то недоделали, что надо было что-то сделать по-другому…
А как сталкиваться с этим от других людей? Ну, о ком это больше говорит, я не знаю. О нас как о русских или о людях, которые на таком уровне обобщения судят о других? Если ты русский, значит, априори поддерживаешь Путина и войну или ты какой-то слабый и ничего не делал. Мне кажется, это свойство людей — мазать одной краской всех. Дискриминация происходит на уровне совершенно разных огромных групп (например, женщин), вот теперь русские тоже попали под дискриминацию. Но дискриминация всегда больше говорит о тех, кто дискриминирует, чем о дискриминируемых.
Когда меня спрашивают, откуда я, мне никогда не стыдно сказать, потому что это не что-то, что я выбирала в жизни. Если дальше идет агрессивная реакция, значит, разговор надо заканчивать. Это неприятно, конечно, но меня лично это не сильно задевает. Человек, скорее, себя унижает, если он так реагирует.
А. М.: Мне кажется, важно из этого слияния отпочковываться, от этой массы, в которую тебя замешивают. Опять-таки возвращаться в свою реальность. А я поддерживала или нет? Что я делаю сейчас, выражаю ли я свою антивоенную позицию?
Ракурс вины нужно переводить в ракурс ответственности. Например, я могу отвечать за то, что я своим детям рассказываю, что я с друзьями обсуждаю или что я пощу в соцсетях. Но есть что-то, на что точно я не могу повлиять. Странно за это испытывать вину. Важно спрашивать себя: так, какой ущерб я лично принесла? Какие договоренности лично я не соблюла?
— Люди ощущают вину за что-то, что недоделали. Не сходили на выборы, недостаточно выходили на митинги…
А. М.: Да, это такая тщетная попытка вернуть себе контроль, потому что в прошлом я уже ничего не могу поменять. Но я бы предложила передвинуть фокус внимания на настоящее. Сейчас что я могу делать? Сейчас, завтра, послезавтра, через неделю — потому что здесь я могу что-то изменить, а не заниматься самобичеванием из-за прошлого. Может быть, проще сказать, чем сделать, но я бы прям предлагала не просто в голове эти мысли крутить и перемалывать по кругу, а сесть и на листочке написать, про что я сожалею, и погоревать про это, что вот этот поезд упущен, вот это я упустила уже, это в прошлом. А что я могу сделать сейчас или в ближайшем будущем?
https://storage.googleapis.com/istories/opinions/2022/12/09/ya-russkii-teper-eto-stidno/index.html